Афганский дневник: Раньше были ракеты, а теперь — тишина
Я спрашиваю у сестры, сколько лет прошло с тех пор, как пришли талибы. Она отвечает: «Четыре года, в ту самую осень». Я настаиваю, что пять. Она с упрямой улыбкой просит меня пересчитать месяцы, и тогда я сдаюсь. Политическая карта Афганистана передо мной стала частью стены. Порой я даже забываю, что смотрю на нее. Высокие горы, синие небеса, залитые солнцем, и бесконечная боль — вот она, моя родина.
Иногда мне хочется, чтобы мои объятия были широки, как небо, чтобы я могла обнять свою страну и все ее страдания. За окном комнаты голуби начали свой вечерний полет. Я выхожу на patio, чтобы посмотреть на них, и думаю, почему мне кажется, что с падения Кабула прошло куда больше времени, чем на самом деле. Может, оттого, что каждый день с августа 2021-го тянулся как год? Или казался бесконечным? Но и до этого правительство вело войну с «Талибаном**, которая ежедневно забирала жизни. Ран моей родины не счесть, и нельзя указать, какая из них ранила именно меня. Они — как оголенные провода под напряжением. К какому ни прикоснись — бьет до судорог.
Мне сейчас 29, и я должна была бы уже получить степень магистра, но она осталась недосягаемой мечтой. Я слушаю новости и, когда меня тошнит от политических игр, сбегаю в свои романы: на их страницах я нахожу укрытие от горечи жизни. Чтобы хоть крошечный огонек продолжал гореть, поглощая тьму, я тоже пишу — иногда под псевдонимом, иногда под своим именем.
Я крепко держу за руку писательницу внутри себя, потому что верю, что именно она, а не какой-нибудь политик, принесет больше пользы моей родине.
И это — моя история. Так я помню падение Афганистана.
14 августа 2021 года. На мне черные брюки, бордовая блузка в черную полоску и тонкий малиновый платок, из-под которого выбиваются пряди волос. Я жду лифт в своей инвалидной коляске и улыбаюсь своему отражению в полированной двери. Вокруг меня толпы мужчин и женщин спешат по своим делам. Я не припомню, чтобы за четыре года учебы в этом университете кампус был настолько переполнен. Прошлой ночью в нашем чате активисток кто-то написал: «Слышала, президент ушел в отставку». Но подтвердить это никто не мог. Зато в соцсетях — списки, в каком порядке провинции будут сданы, и отчеты, как идет процесс. Кажется, было соглашение поделить провинции поровну между правительством и талибами.
Тем утром по дороге в университет я сказала своему старшему брату Али, который сопровождает меня повсюду, что будет сформировано переходное правительство, как то, что было в 2001 году, до прихода к власти Хамида Карзая. Как и все в те дни, я следила за подобными вещами.
В университетском холле я жду двух однокурсниц, которых не видела с прошлого года. Одна пришла с сумкой и книгой, другая сжимает в руке телефон. Вместе мы едим сладкие летние фрукты с нашим бывшим профессором, мистером А. Он проводит учебный год в Кабуле, а на каникулы уезжает к жене и детям за границу. Мистер А знакомит нас с парнем по имени Салех, у которого есть свежая информация о ситуации.
«Солдаты сдают территорию за территорией, нигде не было никаких боев», — говорит Салех.
Мистер А злится: «Что за идиоты! Почему они слушаются командования? Они должны сопротивляться! У них же есть оружие и патроны! Они не должны позволить талибам наступать».
Салех пожимает плечами: «В отдаленных районах им почти не поступает оружия и боеприпасов. Приказ для всех — сдаваться».
Когда Салех уходит, мистер А спрашивает нас, что мы будем делать, если придут талибы. Мои подруги горячо рвутся взяться за оружие. Я молчу. Мистер А, глядя на меня поверх очков, говорит, что я смогу бороться с талибами силой пера — намекая, что с оружием мне не справиться из-за коляски. Я все так же не отвечаю, проглатывая кусочек дыни. Я думаю, но не говорю вслух: а почему мы должны браться за оружие здесь, пока дочь мистера А за границей учится играть на фортепиано? Я думаю: для чего тогда вообще существует армия? И тут же: нет смысла говорить об этом, потому что уже слишком поздно.
На мне платье цвета фисташки из струящегося хлопка. Волосы убраны. Я смотрю на деревья за окном и начинаю свой день. На столике моей коляски лежат несколько книг и телефон. Я беру его и читаю сообщение от подруги в общем чате: «Талибы у ворот города».
Широко раскрыв глаза, я несколько раз вслух перечитываю это сестре Мине. Все еще не могу поверить. Раньше подобное казалось просто слухами.
В нашем доме собираются люди. Вся семья в сборе. Приезжают родственники, которых мы не видели даже по праздникам. Девушка, работавшая в женской тюрьме «Даиши», приходит к нам прямиком с работы. У нас много гостей на обед. Она рассказывает: «Каждый раз, когда я приближаюсь к заключенным, некоторые из которых из европейских стран, они критикуют мой наряд. Говорят, я одеваюсь не как мусульманка, что волосы не должны выбиваться из-под платка, а пиджак и брюки — это грех. Они думают, что спасут мир от угнетения». Потом она рассуждает о том, какая страна станет следующей сверхдержавой.
Друзья и родные, планирующие уехать, заходят проститься. Они уговаривают нас поехать с ними к аэропорту и попытаться улететь в Америку, Германию или Лондон. Дети моего дяди, подростки, надевают рюкзаки и прощаются с нами. Они кладут в них бутылки с водой и печенье и отправляются присоединиться к толпе у аэропорта — испытать судьбу. После нескольких попыток им удается уехать.
Наша дальняя родственница, которая тоже отчаянно хочет уехать, заставляет мужа и пятерых детей идти с ней. При прошлой власти талибов она не могла ходить в школу и мечтала стать режиссером. В памяти у всех живут воспоминания двадцатилетней давности: порки, публичные казни, угнетение женщин, тюрьма за малейший проступок. А образ Сирии и бедствие, которое принесло ей «ИГИЛ»**, у всех перед глазами, когда они говорят, что в Кабуле больше нельзя жить.
Моя семья предпочитает остаться дома, не добавляться к морю людей у ворот аэропорта. Мы уедем, когда все утихомирится. Это тяжелый момент, когда все уезжают, а мы, чувствуя позыв последовать за ними, остаемся. Непонятно, кто же делает правильный выбор.
Рев военных самолетов. Я чуть не падаю с кровати, думая, что один рухнул к нам во двор. Спим под звуки выстрелов, доносящиеся из города.
Когда иностранные войска ушли, а толпы у аэропорта рассеялись, вылеты из страны прекратились. Все затихло. Было слышно, как хлопают крыльями птицы, а грусть была главным цветом тех дней. Мне казалось, что весь мир стал как Кабул; что никто не счастлив, и никакие самолеты не могут лететь в другие страны. Мне было странно видеть в соцсетях, что люди во всем мире живут своей обычной жизнью. Как можно жить, пока все это происходит? Все это взрывалось у меня в голове, потому что Кабул был в моем сердце. Его горе причиняло мне глубокую боль. Тишина тех одиноких дней была непривычной. Холодное и безсолнечное место.
Воскресенье, 29 августа 2021 года. Ближе к вечеру мы с сестрой и братьями идем к дедушке, его дом в соседнем переулке. Мы сидим вместе под виноградной лозой, когда раздается мощный взрыв. Его грохот и сотрясение пугают нас до ужаса. Позже мы узнаем, что этот звук, так непохожий на обычные ракеты, был ударом американского дрона по жилому району неподалеку. Оказывается, операторы дрона решили, что в одном из домов скрываются организаторы взрыва у аеропорта 26 августа, но они ошиблись. А если бы эту ошибку совершили насчет нашего дома? От этой мысли я чувствую себя неуютно даже в собственной спальне.
Летней ночью 1998 года моя бабушка просыпается среди ночи. Пьет стакан воды. Слышит со улицы звук приближающейся машины. Он стихает. Она отодвигает занавеску и смотрит вниз со второго этажа: вооруженные мужчины ищут кого-то или что-то. Они замечают движение занавески и понимают, что за ними наблюдают из окна. Они подходят к своему «Датсуну». Снова смотрят на окно. Женщина не шелохнувшись стоит за чуть отодвинутой шторой так долго, что вооруженные люди, нервничая, уезжают.
В октябре 2021 года моя подруга Захра, писательница, скидывает в ватсап-чат видео, где талибы обыскивают дома на ее улице. Захра выглядела как человек в бегах. Рюкзак был на плечах, и она была готова скрыться, пока талибы не дошли до ее дома. Я написала ей, что она — как моя бабушка, женщина, которая в другое время смотрела на бойцов «Талибана** из-за окна. Почему история повторяется? Как долго еще женщинам моей страны испытывать этот страх?
Кабул окутан ноябрьской тьмой, и в восемь вечера на улице ни души. Мы с семьей возвращаемся с ужина у дяди — даже ужины теперь приходится заканчивать раньше, потому что ночью на улицах опасно. Комендантского часа официально нет, но после многих лет жизни в небезопасности люди научились себя беречь. Поскольку бойцы «Талибана** носят ту же одежду, что и обычные люди, любой бандит может притвориться талибом и ограбить или похитить кого-нибудь.
До прихода талибов люди наслаждались ночной жизнью; ходили в рестораны, по магазинам и на прогулки далеко за полночь. Но за три месяца, прошедшие со смены власти, никто не решается держать магазин или ресторан открытыми допоздна. Все гасят свет и расходятся по домам. Когда город погружается во тьму, любую машину могут остановить и обыскать. Талибы в основном ищут солдат прежнего правительства и тех, кто связан с Национальным фронтом сопротивления. Не сразу понятно, человек в гражданской одежде, стоящий посреди дороги и светящий нам в лицо фонариком, приказывающий остановиться, — талиб, прохожий или бандит. Он светит фонарем в нашу машину, ослепляя нас. Если бы мы встретили его или подобных ему до августа, мы ожидали бы только пули и смерти. Эти приверженцы «Талибана** были теми, кто отрубал голову, если ты переезжал из одной провинции в другую и они узнавали, что ты работал на правительство или иностранную организацию, или иногда — просто если ты хазареец.
В сентябре 2021 года, когда нормальная жизнь понемногу вернулась, школы, бизнес и банки вновь открылись. Но не все вернулись к своей жизни. Девочкам-подросткам по-прежнему было запрещено ходить в школу, а женщинам, работавшим в государственных и неправительственных учреждениях, велели сидеть дома. 17 сентября вышел официальный приказ, сообщавший девочкам с 7 по 12 класс, что их школы закрыты «до дальнейшего уведомления». Многие девочки все же пошли в школу, но их не пустили в классы, и учителя велели им идти домой. Осенние дни проходили без девочек наших ближних и дальних соседей, бегущих мимо деревьев в конце нашей улицы по дороге в школу. Когда пришла зима, эти девочки пришли в школу за долгожданными результатами экзаменов, но вернулись с пустыми руками, без новых учебников для следующего класса.
Мой брат Али прислонился плечом к окну и смотрит на вяз. Он говорит мне: «Билал тоже уехал, отправился с родителями к старшим братьям и сестрам в Америку. Пока их американские визы не готовы, они поехали в Иран». Билал и Али были друзьями детства. Они были одного возраста и познакомились, когда наша семья только переехала на эту улицу. Билал был сыном соседей напротив. За окном дует ветер, и с дерева опадает несколько листьев. Я спрашиваю: «Правда? Они уехали сегодня?» Он говорит: «Уехали два дня назад: Билал написал мне утром, что они добрались до Тегерана и сняли там дом». Али смотрит на дерево растерянными глазами. Его чувство одиночества передается и мне. Я не знаю, как сказать ему, что они еще могут увидеться снова и что это, возможно, не конец их дружбы. Али говорит: «Как было бы здорово состариться вместе с друзьями на родине».
После введения ограничений на одежду для женщин моя сестра Сара, которая на три года младше меня, пошла в университет с головы до ног одетая в черное. Моя бабушка всегда запрещала нам носить черное, потому что все бабушки верят, что черный — цвет несчастья. Они говорили, что счастливый человек не должен носить черное, ведь удача человека меняется в зависимости от цвета, которому он уделяет больше всего внимания или который носит. Но я, читавшая известный спор между ночью и днем, написанный сотни лет назад суфием Ходжой Абдуллой, не слишком пессимистично отношусь к черному цвету. В том споре ночь защищает свою тьму и говорит дню: «Если я черна, то и Кааба черна, и глаза возлюбленной, в которую все влюбляются, черны». Мне лишь грустно, что все должны носить определенный цвет по указке других.
Поскольку я не смогла поступить в магистратуру, я собрала все свои учебники по праву, уголовному кодексу и принципам судопроизводства с полок, сложила в коробку и унесла в подвал. Все мои планы были разрушены.
И вот теперь...
Оглядываясь на последние годы, с грустью констатирую: жизнь при власти «Талибана** полна лишений и несправедливости. От того, какую одежду разрешено носить женщинам, до задних сидений в машине — все диктуется правительством, которое отнимает у нас даже крупицу личной свободы. Все попытки самосовершенствования, которые предпринимали женщины и молодое поколение, остановились. Я видела, как бесчисленное множество женщин погружалось в пучину депрессии или цепенело от тревоги, и сама прохожу через это; единственная разница между нами в том, что я тайно пишу и продолжала делать это все эти годы правления талибов. Моя мечта получить степень магистра все еще жива в сердце, смешивая в себе и радость, и отчаяние.
Прокаженные — не беспокоят меня; на какое-то время я даже могу забыть о ранах, которые причиняет мне сидение в инвалидной коляске. Гораздо больше тревожит то, что моя жизнь потеряла направление, и я не вижу перед собой будущего. Кто не боится идти в темноте? Молодое поколение и женщины Афганистана гонятся за своими мечтами всеми возможными способами, даже тайком. Девочки ходят в медресе учиться; изучают математику и литературу, поэзию и живопись, и некоторым удается уехать из страны, чтобы продолжить образование. Но есть и те, кто слишком молоды или сломлены, чтобы противостоять трудностям, и сдаются, становясь именно тем, чего от них хочет правительство: молодыми, необразованными матерями, которые не знают, как позаботиться о себе и своих детях.
Мне не хотелось бы такого будущего ни для себя, ни для людей моей родины. Я хотела, чтобы Афганистан стал страной с лучшей в регионе системой поддержки для людей с ограниченными возможностями, потому что долгие войны потребовали жертв и от самых тел людей. Я хотела видеть женщин, гуляющих по городу в безопасности. Я хотела, чтобы индуисты и мусульмане снова жили бок о бок в мире. Я хотела, чтобы звуки взрывов были только салютом.
Солнце село, и голуби вернулись в свои голубятни, выпущенные на несколько часов полетать в небе над нашим районом. Ночь опустилась на город, и с тяжелым чувством поражения, отчаяния, страха, тоски и усталости я возвращаюсь в свою комнату. Во дворе летают мотыльки, заполняя воздух. Я смотрю на далекие дома на холме Бадам-Баг и вдоль перевала Хайр-Хана. Их огни еще горят. И я думаю про себя: под этой удушающей тьмой ночи трудно поверить, что завтра солнце снова взойдет из-за этих гор.
В нашем Telegram‑канале, вы найдёте новости о непознанном, НЛО, мистике, научных открытиях, неизвестных исторических фактах. Подписывайтесь, чтобы ничего не пропустить.
Поделитесь:
