Пустые улицы, радиоактивная пыль и прокажённые. Чернобыль: воспоминания ликвидатора
Работавшие у стен разрушенного реактора люди — о радиоактивной пыли, прокажённых и всеобщей безалаберности.
Сообщение ТАСС 28 апреля 1986 года в 21:00. Первая официальная информация о катастрофе в советских СМИ. С момента аварии прошло без малого трое суток.
В ночь на 26 апреля 1986 года на четвёртом энергоблоке Чернобыльской атомной электростанции произошли взрывы и мощный пожар.
Общий объём выбросов радиоактивных веществ в окружающую среду оценивают в 380 млн кюри.
Облучение распространилось на 200 тысяч квадратных километров, сильнее всего пострадали Украина, Белоруссия и Россия.
Облако радионуклидов цезия, йода и других радиоактивных материалов охватило большую часть Европы.
Повышенный уровень радиации зафиксировали в том числе в Норвегии, Швеции и Финляндии.
В нескольких регионах выпали радиоактивные осадки.
Эта катастрофа была крупнейшей в истории атомной энергетики.
Сколько людей погибли в результате катастрофы, доподлинно не известно.
«У некоторых на лице кости было видно»
Александр Николаевич Шабуткин.
Участник ликвидации последствий катастрофы на Чернобыльской АЭС, работал в эпицентре аварии с 6 ноября 1986 года по 15 января 1987 года.
«Мне было уже 30 лет, я по военной специальности химик-разведчик, я это изучал, я знал. А многие другие были призваны со всей страны, и всем казалось, что всё нормально, птички летают, всё хорошо».
«Афганцы — это был особый случай, они же считали себя героями, они приехали с одного трагического дела сюда. Они не понимали — вроде здесь всё нормально, здесь кормят, поют, войны нет. Ну, через несколько дней они становились такой, знаете, тёмной массой. Уже поникшие, уже не разговаривали, уже стали как все. Первое время они там «да я коммунист», а через несколько дней они были такими, как все. Некоторые не мылись, некоторые вообще себя вели как дома».
«А у меня как каждая минута выпадала — я бежал помыться. Между третьим и четвёртым блоком у нас была в восемь этажей баня, на первых этажах была прачечная, а уже пятый, шестой — там мылись рядовые, седьмой, восьмой — уже офицеры и высшие там дальше. Я работал непосредственно у стены, где саркофаг сам, там же вот секунда — даже ты, может, ещё не подъехал, а тебе уже показывают: «Беги, уезжай». Всё. Ты получил свою дозу. И я старался чаще мыться».
«Когда ты выходишь из душа — тебе уже то не выдают, в чём ты пришёл. Полностью тебя обеспечивают. А некоторые не ходили мыться неделями. А радиация-то накопилась. Радиация не прощает этих ошибок. Пойдёт такое, что ох. У некоторых на лице кости было видно. Это безалаберность. Во-первых, там никому ничего не объясняли, в четыре утра встал — на станцию, приехал — упал, опять проснулся. В общем, на пределе человеческих возможностей».
«Народу, конечно, загубили много»
«Во-первых, участвовала, считай, вся страна. Сколько прошло через Чернобыль, никто не знает. Там миллионы. У нас ротация войск была, у нас бригада 26-я, каждый день менялись. Вы представляете, какая была ротация — 4,5 тысячи в бригаде. А сколько было сборных, а сколько было полков, и это всё надо было менять, это был ужас».
«Народу, конечно, загубили много. Особенно молодых. Я был с солдатиками, с одним сейчас, с Луховиц, общаюсь, он плох очень, а был парень-красавец, высокий. У него голова, он забывает, куда идёт. Меня уж председатель спрашивает: «Саш, что с ним делать?» Жалко, жалко молодых ребят, мы-то уже что, ехали — думали, а эти же пацанами были. Многие ушли уже, у меня с Егорьевска, там со всех городов я дружил, ушли уже давно, давно, давно. Только о них память осталась. Вспоминаю, смотрю фотографии, фильмы какие-то с ними были, на Митинском кладбище встречались, сейчас уже там я почти никого уже и не вижу».
«Правду же никогда не скажут»
«Насчёт того, что там пили, — пили! Да, и у нас, бывало, выпивали. Была у нас там рядом 25-я украинская бригада, были ремонтные базы, а что им не пить? Они там и пили. Потому что такой командир. Всё зависит от того, в каком ты находишься подразделении. А нам какое пить, когда тут уехал в четыре, приехал — упал, до подушки если дошёл, и всё. Утром вставать опять в четыре, банку консервную на четверых, перекусили, чай попили и вперёд. На станцию. Там не было сказок. Там была война».
«Правду же никогда не скажут. Нам тогда не разрешили фотоаппараты иметь. А сейчас говорят: мы не знаем. Да вы дали бы нам эти фотоаппараты, и мы бы сняли такие снимки! А теперь можно сочинять что хочешь».
«Мы льгот не просили»
«У меня вот сейчас двое, которые последние остались, у меня же их вообще и милиция забирала, ужас творился. Могли в любое время посадить. Невозможно было добиться, чтобы признали, что он ликвидатор, что он инвалид, что у него дозы. Говорили, что «ты льгот хочешь». А мы их не просили, эти льготы, нам государство дало, а потом взяли и отняли. Сейчас-то какие льготы? Всё. У всех отняли всё. Я же, когда в Кремле был, говорил Медведеву. Я сказал: «Мы-то уж всё. А вдовы, помогите им, детям вдов». Ну и что? Ну, добавили на похороны четыре тысячи. И всё».
«Самое главное то, что победа была. Две войны. Как Берлин брали, так и Чернобыль. Работали круглосуточно. Ребята молодцы. Сколько жизней отдали. За несколько месяцев накрыть такое. Ни один народ этого больше не сделает. И даже сейчас, наверное, этого бы не сделали. Если сейчас что-то случится, сейчас уже совсем другая молодёжь, другой народ. Мы не учимся на ошибках».
«На улице — только бегом»
Лев Леонидович Бочаров
Участник ликвидации последствий катастрофы на Чернобыльской АЭС, работал в эпицентре аварии с 16 сентября по 2 декабря 1986 года. Руководитель строительства «Укрытия» — первого саркофага над четвёртым реактором.
«У нас были бытовые помещения, мы были в ХЖТО — хранилище жидких и твёрдых отходов. В бункере, который рядом с четвёртым блоком, у нас были бытовые помещения, оттуда шло руководство всеми кранами, бетононасосами по рации и по телевидению. То есть мы сидели за бетонными стенами и через телевизионные камеры управляли механизмами над самим саркофагом, потому что человек туда подойти просто не мог. Десять тысяч рентген и больше, там ни секунды нельзя было быть. Мы всё делали дистанционно».
«А на улице — только бегом, только бегом. Не так, как в фильмах американских, «Чернобыль» там, на улице сидят, стол поставили — такого не может быть. Во-первых, людей не увидишь. Вот как сейчас из-за коронавируса пустые улицы, то же самое — пустые улицы, люди все только по помещениям, в помещении ни одной форточки не открыто, всё закрыто. И каждый день происходит мокрая уборка. В тех помещениях, где находятся люди, полы покрыты пластиком, и этот пластик заведён на стену на десять сантиметров, то есть можно водой всё это дело смочить, потом убрать. Потому что пыль всё время радиоактивная была не только на улице».
«Рабочий день иногда бывал минуту. Или две минуты. Вот говорят — «он чернобылец», а он за 20 дней проработал там 20 минут. Его привезли, он выполнил какую-то работу за минуту, потому что там 60 рентген, он схватил один рентген, пришёл в бытовку — всё, он уже больше работать не может сегодня. И он сидит все шесть часов и ждёт, пока придёт автобус, сначала грязный (облучённый. — Прим. Лайфа), который довезёт до Чернобыля, переодевается, садится в чистый автобус, и его везут в чистую зону».
«Там везде, куда бы ты на улицу ни вышел, радиация, поэтому там вот этот «лепесток» носили постоянно, в день меняли раз восемь. А одежда — новую одежду я утром надевал, этикетки отрывал. В обед ко мне приходил мой заместитель по радиационной безопасности, он проверял и говорил: «Принесите главному инженеру новую одежду», и мне приносили опять новую одежду, и вечером я опять менял. А иногда хватало на день, на два».
«В шахте четвёртого реактора ничего нет»
«Когда мы строили саркофаг, то в Госстрое СССР вообще не знали, в какой разряд это здание отнести, чтобы применить к нему какие-то нормы, временные или ещё что-то такое. И посчитали тогда, что достаточно 30 лет, чтобы за это время принять решение о том, каким способом или от этого избавиться, чтобы была зелёная лужайка, или же сделать такое сооружение, которое бы на многие десятилетия, на столетия обеспечило работу всей оставшейся электростанции, то есть первому, второму и третьему блоку. То есть гарантия нашего саркофага была 30 лет. Мы сами знаем, что это и 50 простоит, и больше».
«После того как пошла петрушка с разделением страны, уничтожением Советского Союза, Украина стала своим отдельным государством, вся тяжесть решения этого вопроса перешла на Украину. А до этого, наверное, году в 90-м или 91-м, был конкурс на «Укрытие-2″. И там участвовало несколько стран: Франция, Америка, в том числе и мы участвовали. Мы заняли третье место. Первое и второе заняли Америка и Франция».
«Мы предложили очень простой вариант, его можно было сделать за два-три года. И мы даже предложили уже потом, когда поменялся их президент, исполнить это за два-три года, и всего на это нужно было, по-моему, два миллиарда долларов. Они отказались, у меня есть эти письма. Кучма, его службы написали, что они в наших услугах не нуждаются, тем более что мы заняли третье место».
«Американцы тогда вложили какой смысл: они делают над саркофагом ещё купол. Получается, что закрывают всё это дело куполом и под этим куполом разбирают все конструкции и куда-то отвозят все эти грязные, заражённые радиацией конструкции. А главной задачей, для чего они это делают, было вытащить уран, то есть топливо, которое якобы осталось — 190 тонн урана — в этом саркофаге. В шахте».
«Построили, чтобы качать деньги»
«На самом деле в шахте ничего не осталось, шахта пустая. В помещениях, где было выброшено топливо, это топливо практически связано бетоном, который мы подавали туда. Этот бетон, когда мы его лили в каскадную стенку — первую, вторую, третью, четвёртую каскадную, уходил в само здание. И где были открыты двери, ещё чего-то, этот бетон пошёл в эти помещения, туда, где было взрывом выкинуто топливо, остатки топлива. И получилось — как в булке изюм, так в нашем бетоне зафиксировались, так сказать, очаги этого топлива».
«То есть это топливо не может сконцентрироваться где-то в одном помещении более шести-восьми тонн, чтобы произошла цепная реакция. То есть повторный взрыв или ещё что-то. Наши учёные это дело доказали. Практически всё топливо вылетело, а в несвязанном состоянии там его нет».
«Но Украина, чтобы получать деньги от этой международной организации — МАГАТЭ — на осуществление этого второго укрытия в долларах, склонила учёных, чтобы те как будто бы подтвердили, что да, 190 тонн урана находится именно там, в этом блоке. В саркофаге. В действительности его там нет, оно всё улетело. А какое есть, оно находится в связанном состоянии. И достать его практически невозможно. Украина выполняла это второе «Укрытие» только для того, чтобы качать деньги и рассовывать по карманам. Само «Укрытие» много денег не получило, всё в Киеве практически осталось».
«Они должны были накатить эти арки, сделать это «Укрытие», затем нужно было разработать специальные механизмы, оборудование какое-то придумать, чтобы разбирать под этим колпаком, чтобы пыль не разносилась по территории станции и дальше не заражать водные источники, Припять и прочее. После того как разберут всё, достанут уран — 190 тонн, которого там нет. Те остатки, которые будут, они должны складировать в контейнеры, найти грязное место и куда-то все эти контейнеры спрятать».
«Когда был Советский Союз, мы могли найти место, куда можно было бы отвезти эти отходы, даже если бы был принят этот вариант. Но на Украине-то грязное место — это только Чернобыль. То есть трогать там нечего. Всё, что они задумали, — глупость. И Велихов (Евгений Павлович Велихов, советский и российский физик, академик РАН, участник ликвидации последствий катастрофы на ЧАЭС. — Прим. Лайфа) пишет, что разборку урана мы можем начинать только через 50 лет. От него уже даже праха не останется, от Велихова».
«То есть это афера просто. Потому что наш саркофаг точно так же закрывает, как и вот это. Нет там топлива! Это как искать в тёмной комнате чёрную кошку, которой там нет».
«Не дай бог такое дело — всё повторится»
«Когда всё это произошло и учёные прикидывали, как будет вести себя природа, мы не думали, что природа настолько эффективно работает. Те люди, которые не должны были там жить, остались, они до сих пор живут. Из тех, которые уехали, многие погибли не в пожилом возрасте, а где-то за полтинник, не доходя до 60 лет. Те, кто там остался, там же остались и могилы родных, и весь уклад жизни. А те, кто уехал, как прокажённые были. Где бы они ни были, от них все шарахались, когда их, наоборот, нужно было, так сказать, обогреть своим теплом, вниманием».
«А на новое место ты приехал, что на тебе было, то ты взял с собой. Жизнь начиналась у населения заново. То, что у них осталось, они это привезти не могли, потому что оно уже заражённое. Многие как-то прорывались, и, когда им разрешали что-то взять, они везли не те вещи, которые можно было провезти. Там же были установлены специальные пункты, через которые ты провозишь, где дозиметристы проверяют радиацию. Вот они везли дублёнки, а дублёнка — в ней сколько пыли этой радиоактивной. То есть нужно было везти с собой то, что можно было помыть, отмыть, что-то гладкое. А они — самое дорогое: ковры, а ковры тоже выбрасывали. Сапоги на меху выбрасывали».
В мае 1986 года свои дома покинули 116 тысяч человек, живших в пределах 30-километровой зоны вокруг ЧАЭС.
«Сейчас население не в курсе этого, не дай бог такое дело — всё повторится. Хотя мы всё писали, на будущее, что нужно делать, как переоборудовать больницы и так далее. «Лепесток» ты снял, его нужно не просто выбросить — его нужно захоронить. То есть специальные были пакеты, которые потом захоранивали в могильник. Одежду снимаешь полностью: и нижнее бельё, и всё снимаешь — отдаёшь, тебе дают совершенно чистую одежду, прежде чем её надеть, нужно мыться».
«У обуви нормы чуть побольше, то есть обувь там 2500 бета-распадов, одежда 1500 распадов. Значит, если у тебя ботинки заражённые, если ты ходил по такой грязи, ты должен снять и надевать новые. И это всё захоранивается. Теперь вот ты пришёл мыться, там полотенец не было, были белые чистые простыни с этикеткой».
«К этому нужно быть готовыми. Привезли когда первых пожарников в Москву (пожарных. — Прим. Лайфа), привезли в шестую больницу, она была нашей отрасли атомной, обслуживало нас третье медицинское атомное управление. Если ты обмываешь облучённого человека, ты его должен мыть в душе с отдельной канализацией».
«Это не общая должна быть канализация, а отдельная. И она должна выходить в хранилище и потом должна захораниваться: остекловывается это всё, выпаривается вода, а все радиоактивные части прячутся в контейнере, контейнер отвозится в могильник. Вот этого ничего нет ни в одной больнице. Потом одежду снял грязную, она вся фонит, её нужно в могильник. А в какой больнице есть могильники? И куда ты денешь это всё дело?»
Утром 26 апреля в эпицентре катастрофы было 240 сотрудников Киевского областного управления пожарной охраны.
«В мире эту аварию мог ликвидировать только Советский Союз»
«Мы — Минсредмаш — к этому были готовы, мы профессионалы. А нас только подключило правительство и Политбюро 5 июня — вышло постановление о том, что нас сделали генподрядчиком, генпроектировщиком. Авария произошла 26 апреля. То есть больше месяца прошло. А устные поручения Политбюро были 15 мая, то есть уже полмесяца прошло».
Министерство среднего машиностроения СССР — центральный орган госуправления СССР, управлявший атомной промышленностью, а также разработкой и производством ядерных боезарядов.
«Они хотели сами делать, то есть Министерство строительства электростанций, они всех людей сожгли, потому что не знали, как там себя вести. И потом вынуждены были поручить Минсредмашу. В мире эту аварию мог ликвидировать только Советский Союз. И в СССР это мог только Минсредмаш. Никто другой».
В нашем Telegram‑канале, и группе ВК вы найдёте новости о непознанном, НЛО, мистике, научных открытиях, неизвестных исторических фактах. Подписывайтесь, чтобы ничего не пропустить.
Похожие статьи
ДРУГИЕ НОВОСТИ
